Мерзко немного. Отправился в Госдуму на круглый стол по воспитанию патриотизма в России, а попал на зачатки национализма.
10 октября 2006 г. В Госдуме прошел круглый стол, организованный комитетом ГД по информационной политике на тему « О формировании патриотических идеалов в современном гражданском обществе при активном участии законодательной и исполнительной власти, СМИ, и системы образования. Ведущий круглого стола был заместитель председателя Комитета по информационной политике Александр Николаевич Крутов.
Учитывая, что среди выступавших, прозвучало, много интересных идей захотелось, рассказать об этом. Но дальнейшее развитее событий заставляет меня коснуться совсем другого. Впервые ( я в ГосДуме с 1993 года) в стенах столь солидного заведения звучали откровенно националистические( можно сказать на уровне бытового национализма) призывы. Я ничего подобного не помню за многие годы. Почему я обращаю на это внимание? Разговаривая, с рядовым участниками круглого стола услышал, от них, что, если депортируют из страны 100 кавказцев или постреляют их, то ничего плохого в этом нет. И это говорили не 17 летние школьники, а солидные дяди. Я знаю, что многие кто посещает политические сайты (особенно патриотические) открыто разделяют эту позицию.
Вот это и настораживает всерьез. Среди ораторов, царило мнение, что нужно полностью прочистить рынки и магазины. Нужно, чтобы там продавали продукцию только русские бабульки. Скажу сразу. Я за. Но не такими методами.
Во-первых, если мы выбросим с рынков всех кавказцев и оставим только русских, то рынки закроются автоматически. Потому что завтра там русских торговцев не будет.
Их просто нет, а бабульками вы Москву и страну не накормите. Поэтому все хорошие мысли надо внедрять, имея голову на плечах.
Второе. Разжигание бытового национализма для властей сегодня вещь необходимая. Вы спросите почему? Мы с вами господа доживаем идеалистическую картину мира под название эпоха стабильности. Она заканчивается. Возникает много проблем. Главная из них удержаться нынешним правителям еще два года до часа «Х». За это время они смогут многое. А для этого необходимы репрессии.
Для того, чтобы хотя бы непродолжительное время сохранять власть в условиях массового обнищания населения, колапса экономики и общего хаоса нужны постоянные репрессии, нагнетание атмосферы страха и подозрительности, иллюзия «острова, окруженного врагами» и прочие хорошо известные элементы. Все это проходили в период СССР. Некоторые элементы уже присутствуют.
Нынешняя «антигрузинская кампания» — пока разминка. Достаточное забитое жизнью, временами необразованное, с большими финансовыми проблемами население России приучают к мыслям о необходимости репрессиям по национальному признаку. Тут необходимо понимать, что мировая история знает два варианта выхода из кризисов. Первый — хлеб. Второй — зрелища. Понятно, что хлеба и достижений народу показать нельзя. Их просто нет. Значит, будут зрелища. Народу пытаются внушить, что они этого хотят — то есть, через «моральную поддержку» вербуют их в соучастники. На экранах телевизоров и СМИ все чаще звучат и тоги «социологических опросов»: оказывается рейтинг новой национальной политики Президента растет, все якобы ждут, что Грузия развяжет войну, и верят, что именно грузины съели всю еду в России.
Отчасти в «социально тяжелых» территориях, как Карелия это находит отзыв. Ведь это просто. Когда в 30-х в качестве виновных во всех проблемах в Германии назвали евреев. Легко. Вот внешний враг. Его уничтожим и все у нас появиться. Не появиться господа, а проблем будет очень много. Вы скажите, ну подумаешь проблемы. Проблемы мы создаем сами и сами с гордостью с ними боремся. Это наша русская традиция.
Рискну предположить, что задумавшие этот большой спектакль просчитывают его на несколько ходов вперед. Видимо в дальнейшем у нас будет две политики. Одна для нас. Другая политика — для Запада. Западу будут объяснять на фоне национальных погромов и убийств, что в России живут дикари-фашисты и власть их ели сдерживает. Народ у нас страшный — крови хочет. Еще чуть-чуть и ситуация бы вышла из- под контроля. Пришлось срочно вносить коррективы в политику, чтобы хотя бы на время сдержать в узде кровожадных россиян. А что делать?.. Так что рассчитываю на понимание. Страна ж дикая. Такая уж у нас «национальная специфика».
Конечно, таких ужасных слов нам не скажут. У нас все будет более цивильно. Нам будут говорить «о соблюдении законности», «борьбе с этническим криминалом», «защищаем права коренного населения» и пр. (все эти красивые лозунги население, действительно, поддерживает).
Дальше, как реально уже происходит, мы станем свидетелями облавы на родителей, через школьников, департаций, наездов на известных грузин.
Чтобы никто не сомневался кивать будут на сам народ. Вы ведь хотели этого.
Подобный механизм раскручивается каждый день и находит благодатную почву в сердцах действительно обиженного и обворованного русского народа. Правда такая же почва и в сердцах народов всех бывших республик СССР. Их правители сделали тоже. Но всем правителям нужен внешний враг. Списал все на врага и свободен. Воруй, грабь, а народ внешним врагом занят. Отлично.
Кто засомневается, ему напомнят о справедливости и человек заткнется.
Этот механизм будут работать и впредь. Ведь мало кто задумался, а чего про эти заведения сегодня вспомнили? Почему бандитов в них нашли сейчас? А работают они уже 10 лет. Понятно, что Президент сообщил нашим органам, что там коррупция и бандиты. Слава богу! Хоть знать будем. А кому уйдут эти заведения? Может другим этническим ОПГ? Вот это вопрос задайте себе господа патриоты.
Так вот про националистический вой.
Проблемы иммиграции есть. Она доканывает многих русских. Не все честны и порядочны среди мигрантов. Большинство не платят налогов и живут нелегально. Но для этого в России есть законы. И дело Президента заставить своих ожиревших чиновников их выполнять. Просто выполнять законы. Их решение начинается с элементарного возвращения хотя бы тех немногих ограничений, которые были еще вчера. Если Путин объявляет себя борцом с «нелегальной иммиграцией» и «засильем этнического криминала», и при этом ни на йоту не меняет миграционные правила (то есть, не ликвидирует условия для возникновения и усугубления этих проблем), значит, он вас «разводит». А если вы, при этом, ему поддакиваете, вы — «лох».
Пожалуй, я бы еще обратил внимание на то, что по Карельским событиям на скамью подсудимых попал русский «затеявшего драку с барменом», а не чеченцы убившие русских, значит, речь идет о чем то другом. И надо десять раз подумать о том, кто от этого «порядка» выигрывает.
Понятно, что репрессированные грузины не являлись ни самой многочисленной, ни самой проблемной этнической группой в многомиллионной армии иммигрантов из стран СНГ (следовательно, и не вызывали особого раздражения у населения России). Это и так понятно. Между тем, обкатанный на грузинах механизм, очевидно, будет впоследствии использован в отношении других иммигрантов. Основной принцип селекции тот же — «под нож» пойдут наиболее безобидные. Не хочу даже называть следующие народы-жертвы. Понятно одно, что они будут.
Кстати, когда закончатся 100 с лишним народов проживающих в Москве, то 101 будет русский народ. Учтите это господа патриоты.
Бытовой национализм рождает его следующую стадию. Поэтому придавить это явление надо в зародыше. В 33 Гитлера пустили к власти. В 45 удавили. Потеряв 50 миллионов жизней и разрушив пол Европы. Помните об этом. Иначе много плохого будет. Единственный путь решения проблем это борьба с коррупцией и бюрократией. Победив ее можно решить вопросы миграции, русского народа и многое другое. Не избавив себя от продажной власти наивно рассчитывать на решение этих вопросов.
А для тех у кого «крышу» сорвало, советуют обновить в памяти размышление выдающегося русского мыслителя Ивана Ильина. Вот отрывок из его книги «О грядущей России».
С уважением, А.Лебедев. Главный редактор газеты «Народная инициатива»
ОПАСНОСТИ И ЗАДАНИЯ РУССКОГО НАЦИОНАЛИЗМА.
Все то, что я высказал в оправдание и обоснование национализма, заставляет меня договорить и признать, что есть больные и извращенные формы национального чувства и национальной политики. Эти извращенные формы могут быть сведены к двум главным типам: в первом случае национальное чувство прилепляется к неглавному в жизни и культуре своего народа; во втором случае оно превращает утверждение своей культуры в отрицание чужой. Сочетание и сплетение этих ошибок может порождать самые различные виды больного национализма.
Первая ошибка состоит в том, что чувство и воля националиста прикрепляются не к духу и не к духовной культуре его народа, а к внешним проявлениям народной жизни — к хозяйству, к политической мощи, к размерам государственной территории и к завоевательным успехам своего народа. Главное, — жизнь духа, — не ценится и не бережется, оставаясь совсем в пренебрежении или являясь средством для неглавного, т.е. превращаясь в орудие хозяйства, политики или завоеваний. Согласно этому есть государства, националисты которых удовлетворяются успехами своего народного хозяйства (экономизм), или мощью и блеском своей государственной организации (этатизм), или же завоеваниями своей армии (империализм). Тогда национализм отрывается, от главного, от смысла и цели народной жизни, — и становится чисто инстинктивным настроением, подвергаясь всем опасностям обнаженного инстинкта: жадности, безмерной гордыне, ожесточению и свирепости. Он опьяняется всеми земными соблазнами и может извратиться до конца.
От этой ошибки русский народ был огражден, во-первых, своим прирожденным религиозным смыслом; во-вторых, Православием, которое сообщило нам, по слову Пушкина, «особенный национальный характер» и внушило нам идею «святой Руси». «Святая Русь» не есть «нравственно праведная» или «совершенная в своей добродетели» Россия: это есть правоверная Россия, признающая свою веру главным делом и отличительной особенностью своего земного естества. В течение веков Православие считалось отличительной чертой русскости — в борьбе с татарами, латинянами и другими иноверцами; в течение веков русский народ осмысливал свое бытие не хозяйством, не государством и не войнами, а верою и ее содержанием; и русские войны велись в ограждение нашей духовной и вероисповедной самобытности и свободы. Так было издревле —до конца XIX века включительно. Поэтому русское национальное самосознание не впадало в со¬блазны экономизма, этатизма и империализма, и русскому народу никогда не казалось, что главное дело его — это успех его хозяйства, его государственной власти и его оружия.
Вторая ошибка состоит в том, что чувство и воля националиста, вместо того, чтобы идти в глубину своего духовного достояния, уходит в отвращение и презрение ко всему иноземному. Суждение: «мое национальное бытие оправдано перед лицом Божиим», превращается, вопреки всем законам жизни и логики, в нелепое утверждение: «национальное бытие других народов не имеет перед моим лицом никаких оправданий»… Так, как если бы одобрение одного цветка давало основание осуждать все остальные, или — любовь к своей матери заставляла презирать и ненавидеть всех других матерей. Эта ошибка имеет, впрочем, совсем не логическую природу, а психологическую и духовную: тут и наивная исключительность примитивной натуры, и этнически врожденное самодовольство, и жадность и похоть власти, и узость провинциального горизонта, и отсутствие юмора, и, конечно, неодухотворенность национального инстинкта. Народы с таким национализмом очень легко впадают в манию величия и в своеобразное завоевательное буйство, как бы ни называть его — шовинизмом, империализмом или как-нибудь иначе.
От этой ошибки русский народ был огражден, во-первых, присущей ему простодушной скромностью и природным юмором; во-вторых, многоплеменным составом России, и, в-третьих, делом Петра Великого, научившего нас строгому суду над собой и привившего нам готовность учиться у других народов.
Так, русскому народу не свойственно закрывать себе глаза на свои несовершенства, слабости и пороки; напротив, его скорее тянет к мнительно-покаянному преувеличению своих грехов. А природный юмор его никогда не позволял ему возомнить себя первым и водительным народом мира. В течение всей его истории он вынужден был обходиться с другими племенами, говорившими на непонятных ему языках, отстаивавшими свою веру и свой быт, а иногда наносившими ему тяжелые поражения. Наша история вела нас от варягов и греков к половцам и татарам; от хазар и волжских болгар через финские племена к шведам, немцам, литовцам и полякам. Татары, наложившие на нас свое долгое иго, показались нам «нехристями» и «погаными»,49 но они почтили нашу церковь, и вражда наша к ним не превратилась в прозрение. Воевавшие с нами иноверцы, немые для нас по языку («немцы») и неприемлемые церковью («еретики») побеждались нами отнюдь не легко, и, нанося нам поражения, заставляли нас задумываться над их преимуществами. Русский национализм проходил — и во внутреннем замирении своей страны, и во внешних войнах — суровую школу уважения к врагам: и Петр Великий, умевший «поднимать заздравный кубок» «за учителей своих» —проявлял в
этом исконную русскую черту — уважения к врагу и смирения в победе.Правда, в допетровском национализме имелись черты, которые могли привести к развитию национальной гордыни и повредить России в целом. Именно в русском народе сложилось и крепло иррациональное самочувствие, согласно которому русский народ, наставляемый святой, соборной и апостольской церковью и водимый своими благоверными царями, хранит единственную правую веру, определяя ею свое сознание и свой быт: это есть некое национальное стояние в правде, от которого невозможно ни отступить, ни что-либо уступить, так, что перенимать у других нам ничего нельзя, смешиваться с другими грешно и изменяться нам не в чем. Ни у басурманов, ни у еретиков нам не следует учиться, ибо от ложной веры может произойти только ложная наука и ложное уменье.
Это воззрение к семнадцатому веку формулировалось так: «богомерзок пред Богом всякий, кто любит геометрию: а се душевные грехи — учиться астрономии и еллинским книгам»… И еще: — «если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах, философию ниже очима видех, учуся книгам благодатного закона»…
Русское правительственное самосознание давно уже не соответствовало этому народному самочувствию. Со второй половины пятнадцатого века, если не ранее, в особенности же после того, как обрушились от самодельной неумелой стройки стены почти довершенного Успенского Собора в Москве (1474 год), с легкой руки Иоанна Третьего, русское правительство приглашает из-за границы архитекторов, врачей и всяких технических искусников: «еретическая наука» уже гостит и служит, но еще не насаждается и не перенимается. Борис Годунов мечтал основать в Москве не то академию, не то университет; Лжедмитрий думал водворить здесь иезуитскую высшую школу. Необходимость учиться светской «еретической» науке становилась все более очевидной, но консерватизм и провинциализм церковно-национального самочувствия и само¬мнения санкционировали неподвижность быта и сознания. Духовная инерция народа стала опасною…
Петру Великому пришлось вломиться в это самочувствие и заставить русских людей учиться необходимому. Он понял, что народ, отставший в цивилизации, в технике, в знании — будет завоеван и порабощен, и не отстоит себя и свою правую веру- Он понял, что необходимо отличать главное и священное от не¬главного, не-священного, земного — от техники, хозяйства и внешнего быта; что надо вернуть земное земле; что вера Хри¬стова не узаконивает отсталых форм хозяйства, быта и государственности. Он постиг необходимость дать русскому сознанию свободу светского, исследовательского взирания на мир, с тем, чтобы сила русской веры установила в дальнейшем новый синтез между Православным Христианством, с одной, стороны, и светской цивилизацией и культурой — с другой стороны. Петр Великий понял, что русский народ преувеличил компетенцию своего исторически сложившегося, но еще не раскрывшего всю свою силу религиозного акта, и что он недооценил творческую силу христианства: Православие не может санкционировать такой уклад сознания, такой строй и быт, которые погубят народную самостоятельность и предадут врагам и веру, и церковь. Он извлек урок из татарского ига и из войн с немцами, шведами и поляками: запад бил нас нашей отсталостью, а мы считали, что наша отсталость есть нечто правоверное, православное и священно-обязательное. Он был уверен, что Православие не может и не должно делать себе догмат из необразованности и из форм внешнего быта, что сильная и живая вера проработает и осмыслит и облагородит новые формы сознания, быта и хозяй¬ства. Христианство не может и не должно быть источником обскурантизма и национальной слабости.
И вот, небесное и земное разделились в русском самочувст¬вии. Вместе с тем национальное отделилось от вероисповедно-церковиого. Русское самочувствие проснулось, и началась эпоха русского национального самосознания, незаконченная и доныне.
Старообрядцы не приняли этого раздела и стали верными хранителями русского православно-национального самочувствия во всей его неприкосновенности, наивности и притязательности. Это было трогательно и даже полезно; не потому, что старооб¬рядчество в церковном отношении — право, а потому, что оно веками, в душевной целостности и с нравственной ревностью блюло верность первоначальной форме русского религиозного и русско-национального самочувствия. Верность бывает трогатель¬на и полезна даже и в обрядовых мелочах, ибо в них воплощается глубина и искренность религиозного чувства.
А между тем России, русскому духу и русскому национализму предстоял новый путь. Надо было различить в культурном творчестве — церковное и религиозное, и далее — церковное и национальное; открыть себе доступ к светской цивилизации и светской культуре; и внести религиозно-православный дух, Иоанновский дух любви и свободы, в свое светское национальное самосознание, в свою новую национально-светскую культуру и национально-светскую цивилизацию. Эта задача не разрешена нами и поныне; и разрешением ее будет занята грядущая Россия.
1- — Церковь и религиозность не одно и то же, ибо Церковь Можно уподобить солнцу, а религиозность—всюду рассеиваемым солнечным лучам. Церковь есть зиждительница, хранительница, живое средоточие религии и веры. Но Церковь не есть «все во всем», она не поглощает нации, государства, науки, искусства, хозяйства, семьи и быта, — не может поглотить их и не должна пытаться сделать это. Церковь не есть начало тоталитарное и всевластное. Православию чужд «теократический» (т.е. строго говоря экклезиастический) идеал; православная Церковь молится, учит, святит, благодатствует, вдохновляет, исповедует и, если надо, обличает, — но она не властвует, не регламентирует жизни, не карает светскими наказаниями и не берет на себя ответст¬венности за светские дела, грехи, ошибки и неудачи (в политике, в хозяйстве, в науке и во всей культуре народа). Ее авторитет есть авторитет откровения и любви; он свободен и основан на качестве ее веры, ее молитвы, ее учения и ее дел. Церковь ведет духом, молитвой и качеством, но не всепоглощением, как это пытались осуществить Савонарола во Флоренции, иезуиты в Парагвае и Кальвин в Женеве. Она излучает живую религиоз¬ность, которая должна свободно проникать в жизнь и во все жизненные дела народа. Религиозному духу — везде место, где живет и творит человек, во всяком светском деле: в искусстве и науке, в государстве и торговле, в семье и на пашне. Он очищает и осмысливает все чувства человека, и в том числе и нацио¬нальное чувство; а национальное чувство, религиозно облаго¬роженное и осмысленное — незримо и ненарочито проникает все человеческое творчество.
Так, Церковь не может и не должна вооружать армию, орга¬низовывать полицию, разведку и дипломатию, строить государ¬ственный бюджет, руководить академическими исследованиями, заведывать концертами, театрами и т.д.; но излучаемый ею религиозный дух может и должен облагораживать и очищать всю эту светскую деятельность людей. Живая религиозность должна светить и греть там, куда Церковь открыто не вмешивается или откуда она прямо устраняет себя.
2. —Церковь, как единение едино-верующих, сверхнациональ¬на, ибо объемлет и единоверующих другой нации; но в пределах единой нации «поместная» церковная организация получает неизбежно национальные черты. К Православной Церкви при¬надлежат не только русские, но и румыны, и греки, и сербы, и болгары; и тем не менее русское Православие (как церковь, и как обряд, и как дух) имеет своеобразные черты русскости. Итак, церковное и национальное не одно и то же.
Нация, как единение людей с единым национальным актом и культурою, не определяется принадлежностью к единой церкви, но включает в себя людей разной веры, и разных исповеданий, и разных церквей. И тем не менее русский национальный акт и дух был взращен в лоне Православия и исторически определился его духом, на что и указывал Пушкин. К этому русскому нацио¬нальному акту более или менее приобщились почти все народы России самых различных вер и исповеданий:
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгуз, и друг степей калмык
(Пушкин).
И все они, сами того не зная, таинственно приобщились к дарам русского Православия, сокровенно заложенным в русском национальном акте. Русский национализм распространил скрытые в нем лучи Православия по всей России. Но из этого уже ясно, что национальное и церковное не одно и то же.
Это отличие церковного от религиозного и церковного от национального Россия осознала на протяжении двух веков после Петра. За эти два века Россия вынашивала свой светский национализм, зачатый в Православной церкви и проникнутый христианским Иоанновским духом любви, созерцания и свободы; она вынашивала его и в то же время вносила его во все области светской культуры: в зародившуюся с тех пор русскую светскую науку и литературу; в возникшее и быстро созревшее до мировой значительности светское русское искусство; в новый светский уклад права, правосознания, правопорядка и государственности; в новый уклад русской светской жизни и нравственности; в новый уклад русского частного и общественного хозяйства.
Православная Церковь отнюдь не была чужда всему этому. Она оставалась как бы матерью выросших детей, ушедших на свободу жизненно-религиозного дела и труда, но не ушедших духом из ее света и Духа. Она оставалась матерью-хранительницей молитвы и любви, советницею и обличительницею, лоном очищения, покаяния и умудрения, — вечной матерью, приемлющей новорожденного и молящуюся за почившего. Это ее дух — освободил крестьян, создал суд скорый, правый и милостивый, создал русское земство и русскую школу; это ее дух — возрастил и укрепил русскую национальную совесть и жертвенность; это ее Дух — повил и укрепил русскую мечту о совершенстве; это ее дух
— внес во всю русскую культуру силу сердечного созерцания,
вдохновил русскую поэзию, живопись, музыку и архитектуру и создал Пироговскую традицию в русской медицине… Но всего не исчислишь.
И тем не менее, то, что создавалось в России в 18 и 19 веках
— было именно светскою национальною культурою. России было. Дано великое задание — выработать русско-национальный твор¬ческий акт, верный историческим корням славянства и религи¬озному духу русского Православия, — «имперский» акт такой глубины, ширины и гибкости, чтобы все народы России могли найти в нем свое родовое лоно, свое оплодотворение и водительное научение; создать из этого акта новую, русско-национальную, светски-свободную культуру (знания, искусства, нравственности, семьи, права, государства и хозяйства)—все это в Духе восточного Иоанновского христианства (любви, созерцания
и свободы); и, наконец, узреть и выговорить русскую национальную идею, ведущую Россию через пространства истории.
Это задание — долгое и претрудное, разрешимое только в веках — вдохновением и молитвою, самовоспитанием и неотступным трудом. За два века русский народ только приступил к его разрешению, и то, что им совершено, свидетельствует не только о величии этого задания, и не только о чрезвычайной, исторически, этнически и пространственно обусловленной сложности его, но и о тех силах и дарах, которые даны ему для этого от Провидения. Это дело было начато с чрезвычайным успехом, прервано политической смутой и коммунистической революцией и осталось ныне незавершенным. Чтобы завершить это дело, понадобятся еще века свободного творческого расцвета, и нет сомнения, что Россия возобновит его после окончания революции.
И вот, русский национализм есть не что иное, как любовь к этому исторически сложившемуся духовному облику и акту русского народа; он есть вера в это наше призвание и в данные нам силы; он есть воля к нашему расцвету; он есть созерцание нашей истории; нашего исторического задания и наших путей, ведущих к этой цели; он есть бодрая и неутомимая работа, посвященная этому самобытному величию грядущей России. Он утверждает свое и творит новое, но отнюдь не отрицает и не презирает чужое. И Дух его есть дух Иоанновского христианства, христианства любви, созерцания и свободы, а не дух ненависти, зависти и завоевания. Так определяется идея русского национализма.
Иван Ильин. О Грядущей России. М.Воениздат,1993 год.